Артур Кларк - Свидание с Рамой [Город и звезды. Свидание с Рамой]
Коридор заканчивался стеной тупика. Но едва они приблизились к стене, скала начала крошиться в пыль. Поверхность ее пронизало какое-то тонкое вращающееся металлическое копье, которое стремительно утолщалось, превратившись в гигантский бурав. Олвин и его друзья отпрянули и стали ждать, пока неведомая машина пробьет себе путь в их пещеру. С оглушительным скрежетом металла по камню подземная капсула проломилась сквозь стену и стала. Открылась массивная крышка люка, в проеме показался Коллистрон и закричал им, чтобы они поторопились. «Почему вдруг Коллистрон? — поразился Олвин, — Он-то что тут делает?» Через несколько секунд они были уже в безопасности, и машина, кренясь, двинулась вперед — в путь сквозь земные глубины.
Приключение завершилось. Скоро, как это случается всегда, они окажутся дома, и все чудеса, ужасы и волнения останутся позади. Они устали, но были довольны.
По наклону пола Олвин догадался, что капсула направляется куда-то вниз, в глубь земли.
— Послушай-ка, Коллистрон, — неожиданно нарушил молчание Олвин, — а почему это мы движемся кверху? Ведь никто не видел Хрустальную гору снаружи. Вот чудесно было бы — выйти на одном из ее склонов, поглядеть за землю и небо…
Еще не докончив фразы, он уже понял, что говорит что-то неладное. Алистра придушенно вскрикнула, внутренность капсулы как-то очень странно заколебалась — так колеблется изображение, рассматриваемое сквозь толщу воды, — и через металл стен Олвин на краткий миг снова увидел тот, иной мир… и тотчас же, совсем внезапно, все закончилось. На долю секунды у Олвина возникло ощущение какого-то разрыва, и от подземного путешествия не осталось и следа. Олвин снова очутился в Диаспаре, в своей такой знакомой комнате, и обнаружил, что покоится футах в двух над полом в невидимой колыбели гравитационного поля.
Он снова стал самим собой. Это и была реальность, — и он совершенно точно знал, что произойдет вслед за этим.
Появилась Алистра. Поскольку она очень любила Олвина, то была не столько раздражена, сколько расстроена.
— Ах, Олвин! — жалобно воскликнула девушка, глядя на него с прозрачной стены, в толще которой она, как казалось, материализовалась во плоти. — Такое захватывающее приключение! Ну зачем тебе понадобилось все испортить!
— Извини, я совсем не хотел…
Олвин искривил гравитационное поле, поднялся на ноги и шагнул к материализованному столу. На нем вдруг появилась ваза с какими-то фантастическими фруктами… — собственно Олвин собирался позавтракать вовсе не фруктами, но замешательство, в котором он пребывал, спутало его мысли. Не желая обнаружить перед Алистрой ошибку, он выбрал плод, который выглядел наименее подозрительно, и принялся осторожно высасывать мякоть.
— Так что же ты собираешься предпринять? — вымолвила наконец Алистра.
— Ничего не могу с собой поделать, — насупившись, ответил он.
— По-моему, все эти правила просто глупы. Да и потом — как мне их помнить, если я в данный момент живу в Приключении? Я просто веду себя таким образом, чтобы все было естественно… А разве тёбе самой не хотелось бы взглянуть на Гору со стороны?
Глаза Алистры расширились от ужаса.
— Но ведь для этого пришлось бы выйти наружу? — задыхаясь, произнесла она.
Олвин уже знал, что продолжать с ней разговор на эту тему нет смысла. Здесь проходил барьер, который отъединял его от всех остальных граждан Диаспара. Ему-то всегда хотелось выйти наружу — и в реальной жизни, и в призрачном мире приключенческих саг. А для любого и каждого в Диаспаре «наружу» означало совершенно непереносимый кошмар… Если в разговоре можно было обойти эту тему, ее никогда не затрагивали: «наружу» означало нечто нечистое и исполненное зла. И даже Джизирак, его наставник, не хотел объяснить ему, в чем здесь дело.
Алистра все еще молча смотрела на него — с изумлением и нежностью.
— Тебе плохо, Олвин, — прозвучал ее голос. — А в Диаспаре никому не должно быть плохо. Позволь мне прийти…
Полагалось бы проявить галантность, но Олвин отрицательно мотнул головой. Он знал, к чему привел бы этот визит, а ему как раз сейчас хотелось побыть в одиночестве. Разочарованная вдвойне, Алистра растаяла.
В городе с населением в десять миллионов, подумал Олвин, не найдется ни одного человека, с которым он мог бы поговорить по-настоящему. Эристон с Итанией по-своему любили его, но теперь, когда период их опекунства подходил к концу, они, пожалуй, даже радовались, что отныне он по собственному усмотрению станет выбирать себе развлечения и формировать свой собственный образ жизни. В последние годы по мере того, как его отклонение от царящих в городе стандартов становилось все более очевидным, он частенько ощущал какой-то холодок со стороны названых родителей. Холодок этот породила не обида на ничем не оправданное невезенье, в силу которого из всех миллионов горожан именно им по воле случая довелось первыми повстречать Олвина, когда в тот памятный день — двадцать лет назад — он вышел из Зала Творения.
Двадцать лет… Он помнил тот первый момент и самые первые, обращенные к нему слова: «Добро пожаловать, Олвин. Я — Эристон, твой, названый отец. А это Итания — твоя мать». Тогда эти слова не означали для него ничего, но память запечатлела их с безупречной точностью. Он вспомнил, как оглядел тогда себя; теперь он подрос на пару дюймов, но, в сущности, тело его едва ли изменилось с момента рождения. Он пришел в этот мир почти совершенно взрослым, и когда — через тысячу лет — наступит пора покинуть его, он будет все таким же, разве только чуточку выше ростом.
А перед тем — первым — воспоминанием зияла пустота… Олвин снова обратил свои мысли к тайне своего рождения. Ему вовсе не казалось странным, что в некий неощутимо краткий миг он мог быть создан могуществом тех сил, что вызвали к жизни и все предметы повседневности, окружающие его. Нет, в этом-то как раз не было ничего таинственного. Настоящей загадкой, до разрешения которой он до сих пор так и не смог добраться, которую никто не хотел ему объяснить, была его непохожесть на других.
Не такой, как другие… Слова были странные, окрашенные печалью. И быть непохожим — тоже было и странно и грустно. Когда о нем так говорили, — а он частенько слышал, что о нем говорят именно так, полагая, что он не услышит, — то в этих словах звучал какой-то многозначительный оттенок, в котором содержалось нечто большее, нежели просто потенциальная угроза его личному счастью.
И названые родители, и его наставник Джизирак, и все, кого он знал, пытались уберечь его от правды, словно бы хотели навсегда сохранить для него неведение долгого детства. Скоро все это должно кончиться: через несколько дней он станет полноправным гражданином Диаспара, и ничто из того, что ему вздумается узнать, не сможет быть от него скрыто.
